кукла мне сразу очень понравилась и я решила, что первым делом надо ее постричь и что-то сделать с этими ужасными неестественными ресницами. И, наконец, у меня никогда не было торта со свечами.
Пока я все это изучала и дивилась, появился папа, и стараясь говорить с праздничной веселостью и мягкостью, отчего его голос стал каким-то смешным и ненатуральным, поздравил меня с Днем рождения.
Потом я прочитала лежащее на табурете мамино письмо и узнала подробности. Оказывается, мама испекла и отправила торт посылкой, представляете? Это был какой-то удивительный французский бисквит, который после приготовления нужно хранить минимум две недели и он от хранения становится только вкуснее. Насчет куклы мама писала какие-то наивные благоглупости. Мол, они с сестрой надеются, что я уже взрослая, буду играть аккуратно, не стану такую красивую куклу обезображивать. Конечно, не стану. Я сделаю ее намного красивее. Например, ресницы, о которых я уже упоминала… и вообще сейчас она какая-то болезненно розовая, ей явно надо загореть. В доме жить хорошо — спички, газовая плита, — столько всего становится тебе доступно.
Я побыстрее оделась и побежала во двор — объявлять Дэ, что у меня праздник. Дэ посмотрела на меня весело и помахала хвостом. Наверное, это означало, что она меня тоже поздравляет. Тогда я взяла ее за передние лапы и стала с ней танцевать. Дэ очень не любила эту экзекуцию — прижимала уши к голове, неловко переступала задними лапами и все время отводила морду, словно стесняющаяся барышня.
А когда в обед мы с папой стали накрывать праздничный стол, поклонники атаковали нашу калитку. Сначала вечно подглядывающая соседка принесла тарелку посыпанного пудрой хрустящего хвороста, а потом пришла бабушка Роза. Кстати, стол мы накрыли действительно на столе и по настоянию бабушки даже застелили его скатертью. Потому что когда летом у папы был день рождения, мы отмечали его на холодильнике. Холодильник был невысокий, на нем размещались тарелки, а мы: я, папа и бабушка Люба, стояли по бокам. Обеденный стол в это время был занят — там лежали разнообразные вещи: коробки, свертки, папки с газетными вырезками, инструменты. Разбирать его пришлось бы долго. Так что папа сказал, что на холодильнике даже оригинальнее: как будто в кафетерии.
Здесь должна быть муха
В южном городе я еще больше увлеклась изучением насекомых. На Севере насекомых мало, и если мне очень везло, то я ловила настоящую большую муху. Я закрывала ее в литровой банке, как в аквариуме, вела наблюдения за ее образом жизни и пыталась опытным путем выяснить, чем такие мухи питаются. Одно время я даже решила вести записи, как это делал папа. Конечно, папа за мухами не наблюдал, зато он регулярно заносил в большую тетрадь с приятной шершавой обложкой показания уличного термометра и все покупки, которые делались им или мамой. Я выпросила у папы такую же тетрадь, только не зеленую, а бордовую, и потом долго оформляла первую страницу. Папины тетради всегда как-нибудь назывались. Например, «Показания за 1991 год». И ниже в скобках: Город такой-то. Он говорил, что те, кто найдет его записи через сто лет, должны сразу понять с чем имеют дело.
Как назвать свою тетрадь я никак не могла придумать и несколько раз перечеркивала неудачные варианты. В конце концов я остановилась на «Исследование жизни мухи Жушки». Потом я оценивающе несколько раз перечитала название и приписала в скобках внизу: в стеклянной банке 1 литр. Чтобы потомки случайно не подумали, что я изучаю свободную муху и не сделали из моих наблюдений ошибочных научных выводов. На следующий день я внесла первую запись, подробно перечислив, какой корм я бросила в банку и как на это реагировала подопытная Жушка. А на третий день Жушка сдохла. И пока я изловила новую муху, моя тетрадь куда-то затерялась.
На Юге насекомых было гораздо больше и времени на описание экспериментов уже не оставалось. Банок тоже не хватало. Точнее, на чердаке их было много, но папа сказал, что они для того, чтобы солить овощи, а не мух. Приходилось содержать в одной банке по несколько насекомых сразу, а тех, кому не обязательно летать, вроде муравьев и божьих коровок, помещать в пустые спичечные коробки. Конечно, это плохо сказывалось на качестве экспериментов. Для всех погибших в результате исследований особей в конце огорода под фундуком я организовала кладбище. Фундук был невысокий, но с очень плотной, непроницаемой для солнца кроной, из-за этого в его тени земля всегда была немного влажная и в ней удобно было рыть могилы. Сверху я насыпала маленький холмик, втыкала в него крестик из тонких веточек, а потом возлагала букеты из крошечных голубых цветов, растущих по краям огорода, куда не дотягивалась папина прополка. Иногда мне даже удавалось сплести маленький веночек. Со временем из дощечек и веток я соорудила лавку и столик и установила их между могил, а в качестве кладбищенских деревьев посадила одуванчики. В общем, я следила за кладбищем как могла и одно время так увлеклась его благоустройством, что практически забросила эксперименты, что приостановило поступление усопших. Но потом у меня появилась мечта. Мне очень захотелось завести настоящую ручную муху, которая сможет жить не в банке, а на открытом воздухе и в тоже время никуда не улетит. Я представляла, как буду выгуливать ее по огороду на поводке, а на ночь привязывать к ручке своей кружки и оставлять в кухне. Вот тогда-то я смогу по-настоящему изучить все мушиные повадки, ведь муха сама будет решать куда ей лететь и дергать за поводок! Я взяла самые тонкие нитки, которые только смогла найти, и начала эксперимент. Я выбирала особь покрупнее, и надев на один глаз папину лупу на резинке, которую он использовал, когда вытаскивал занозы, зажимала мухе крылья пинцетом, чтобы она не могла двинуться с места. А потом пыталась накинуть ей на лапку лассо из нитки. Но мухи оказались такие вертлявые, что прежде чем мне удавалось схватить одну за крылышко десяток отправлялось прямиком на мушиное кладбище. А уж когда дело доходило до ниток, у меня и вовсе лопалось терпение, и взбесившись, я убивала непокорную муху намеренно. Я вообще была вспыльчивой и однажды в порыве гнева швырнула о стену своего любимого коричневого медведя, который рычал, когда его переворачивали. Медведь сильно ударился и рычать перестал. После этого я целую неделю чувствовала себя безнадежным, конченным человеком. Ведь медведь был ни в чем не виноват, а я навсегда сделала его калекой.
В общем, в ходе операции
